и там сколотить новое состояние. Горя этой идеей, он собрал свой чемодан и сел на первый поезд в Ливерпуль. Прибыв в этот город, он сразу же пошёл в доки исследовать американскую погрузку, но тут новая четвертная нота вошла в его мозг, разродившийся его старыми морскими воспоминаниями. Они привели его к идее надеть грубые штаны и куртку и благородно пересечь Атлантику в качестве матроса. У него был романтический характер, ни дать ни взять, и презрение к прекрасным пальто одновременно совпадало с его дерзким презрением ко всем предшествующим условностям.
С таким настроем он обменял свой чемодан на рундук из красного дерева, продав кое-что из своих излишков, и перетащил его в квартиру под вывеску «Золотого якоря» на Юнион-стрит.
После заведения знакомства с ним и изучения его намерений я всецело загорелся пожеланием, чтобы Гарри сопровождал меня домой на «Горце», которое он горячо принял.
Но у меня не было абсолютной уверенности, что он преуспеет в соискании места у капитана, хотя во время нашего пребывания в доках трое из нашей команды оставили нас, а их места к нашему отъезду ещё не заполнились.
И здесь стоит сказать, что вследствие плотной загрузки, по причине которой американские суда долго остаются в Ливерпуле, их капитаны находятся под обязательством продолжать платить заработную плату своим матросам, когда те выполняют минимум работы или вообще никакой, и под необходимостью селить их на берегу, как лордов, в свободное время, и поэтому нисколько не возражают, чтобы их матросы скрывались, если им хочется, и, таким образом, теряли свои деньги, так как хорошо известно, что, когда потребуется, новую команду можно будет легко набрать через портовых агентов.
Капитан Риг бегло говорил по-английски и вследствие долгой службы на нью-йоркских судах был почти американцем с виду, но всё же был фактически русским по рождению, хотя этот факт он пытался скрывать. И если он был экстравагантным в своих личных расходах, даже избалованным привычкой к роскоши, по-восточному непозволительной, то с другой стороны, капитан Риг всё же был скупцом, что, воистину, выразилось в великолепной стипендии в три доллара, которой он вознаградил мои собственные ценные услуги. Поэтому между Гарри и мной было оговорено, что он должен будет предложить ему отправиться, как юнге с тем же самым уровнем заработка, что и у меня, и у меня нет сомнений, что, подстрекаемый дешевизной сделки, капитан Риг с удовольствием согласится с ним, поскольку вместо того чтобы платить шестнадцать долларов в месяц многоопытному матросу, кто потреблял бы целиком свой рацион, он наймёт моего молодого друга из Бьюри со ставкой полдоллара в неделю с воодушевляющей перспективой того, что в конце путешествия его чистейшее нёбо не станет средством сокращения солидного баланса солёной говядины и свинины в бочке с провизией.
Использовав часть денег, полученных от продажи нескольких из его бархатных жилетов, Гарри по моему совету облачился в гернсейскую тельняшку и военные штаны и вот так экипированный появился одним свежим утром на квартердеке «Горца», благородно сняв свою девственную шляпу перед устрашающим Ригом.
Едва его пожелания были сообщены, как я почувствовал, что встретился в капитане с тем же самым мягким, доброжелательным, и очаровательно весёлым выражением лица, которое так расположило, но обмануло меня, когда мы с г-ном Джонсом впервые обратились к нему в его каюте.
Увы, Гарри, подумал я, стоя на баке и глядя на корму, где стояли они, «галантный, весёлый мошенник» не должен полностью умаслить тебя, если тебе может помочь Веллингборо. Но в противном случае, действительно, я утратил бы удовольствие пребывать в твоём обществе, переходя через Атлантику.
Во время этого интересного интервью капитан выразил беспокойство и сочувствие, касаясь печальных обстоятельств, которые, как он предполагал, возможно, привели Гарри к морю, он признался, что горячо заинтересован в его будущем благосостоянии и не постеснялся заявить, что сам он, направляясь в Америку при таких устремлениях, как поиск счастья, действовал мужественно и энергично, и что путешествие туда в качестве матроса окажется взбадривающей подготовкой к высадке на берег, где он должен будет сражаться с Судьбой за удачу.
Он нанял его сразу, но, к сожалению, не смог обеспечить его домом на борту вплоть до дня отплытия судна и во время стоянки не смог выделить ему жалования.
Однако, удовлетворившись желанием заключить соглашение на любых условиях вообще, мой молодой приятель из Бьюри выразил своё удовлетворение и, наполненный восхищением от такого учтивого и благородного морского капитана, предстал передо мной, чтобы получить мои поздравления.
«Гарри, – сказал я, – не поддавайся обаянию Рига – это весёлый мошенник Лотарио из „Дон-Кихота“ для всех неопытных, молодых моряков из столицы или деревни, у него лицо Януса, Гарри, и ты не узнаешь его, пока земля не останется за горизонтом и не заговорят отвергнутые им матросские куртки и скот. Тогда он – всецело другой персонаж и допускает запущенность своего внешнего вида. Тогда уже – побольше соболезнования и сочувствия, больше лести, и он будет относиться к тебе немного лучше, чем к своему ботинку, и больше не решит обращаться к тебе так, как к деревянному Дональду, номинальному главе нашего борта».
И затем я рассказал своему другу о нашей команде и особенно о чёртовом Джексоне и попросил его быть осторожным и предусмотрительным. Я сказал ему, что если он в некотором роде не приучен к оснастке и не может свернуть «королевское семейство» при шквале, он, несомненно, подвергнется определённому воздействию со стороны матросов, позорному в последней степени для любого смертного, кто когда-либо скрещивал ноги под красным деревом.
И я играл роль инквизитора в перекрёстном допросе Гарри, относясь с должным уважением к его матросской практике: бывал ли он легкомысленным, могли ли его руки выдержать вес его тела, знал ли он по опыту, каково на высоте ста футов, держась всего одной рукой за парус во время бури, глядеть прямо навстречу ветру и смело противостоять ему.
На всё это и более того Гарри возразил с самым пренебрежительным и уверенным видом, сказав, что, будучи «морской свинкой», он часто поднимался на мачты и управлялся с парусами просто и вежливо, поэтому он не сомневается, что очень скоро продемонстрирует акробатический опыт на оснастке «Горца».
Его лёгкие манеры и жизнерадостные заверения вкупе с более чем неизменной неморяцкой внешностью больше подходили для королевской гостиной, чем для досок судового бака, порождая множество предчувствий в моем уме. Но, в конце концов, мы сами в этом мире всему вверяем свою собственную судьбу, и хотя мы можем предостеречь, и предупредить, и дать мудрый совет, и потворствовать многим предчувствиям, касающихся наших друзей, – всё же наши друзья, по большей части, «пройдут через свои врата», и самое большее, что мы можем сделать для них, так это понадеяться на лучшее. Однако я предложил Гарри, что лучше ему было бы пересечь море пассажиром третьего класса, так как он вполне мог себе это позволить, но нет, он пожелал пойти как матрос.
У меня теперь был товарищ в моих дневных прогулках и в воскресных экскурсиях, и поскольку Гарри был щедрым товарищем, то разделил со мной свой кошелёк и своё сердце. Он распродал ещё несколько из своих прекрасных жилетов и коробок, свою отделанную серебром флейту и эмалированную гитару, и часть вырученных таким образом денег была с удовольствием потрачена на размещение нас самих в придорожной гостинице на окраине города.
Разлёгшись рядом в этом уютном укромном уголке, мы обменивались рассказами о событиях из нашего прошлого. Гарри много и восхищённо рассказывал мне о Лондоне, описав экипаж, на котором он раньше ездил в Гайд-парк, выдал мне размер лодыжки мадам Вестрис, сославшись на своё первое появление в клубе сумасбродного маркиза Уотерфорда, сказал о сумме, проигранной на скачках в день Дерби, и разными способами, но загадочно намекнул на некую леди Джорджиану Терезу, благородную дочь анонимного графа.
Даже в разговоре Гарри был расточительным, сопровождая своё аристократическое повествование небрежной жестикуляцией и, возможно, иногда делясь не своими собственными воспоминаниями.
Что касается меня, то напомню только про своего бедного старого дядю сенатора,
